Последний день может стать первым - Страница 15

Шаттенберг рушится на нас беспросветными тенями — солнце уже зашло, красное зарево опускается на пустоши за городскими громадами. Умираю от голода. В моем организме идут в ногу процессы регенерации — для восстановления поврежденных тканей ему требуется строительный материал. Транквилизаторы больше не действуют, и муть в голове соперничает с «термоядерными» мыслительными реакциями, которые мало отличаются от недавно подслушанных мной мыслишек крыс: «Где найти еду?».

Голод, возведенный в ранг паранойи, становится абсолютным диктатором. Он ест тебя, пока ты его не накормишь. В глазах темнеет быстрее, чем густеет сумрак. Плечо совсем разболелось: разряды по всей руке. Помучились бы так те, кто отклонял мои запросы на вторичное восстановление… Если бы рука не работала, ее бы переделали, потому что я потерял бы эффективность, а так… Конечно, лучше жалеть себя самому, чем вызывать жалость других, но хватит. Бывает и такое, что при тяжелых повреждениях и слишком больших затратах на восстановление избавляют от мучений. Только герои этому не подвержены — хорошая мотивация для подвигов.

— D40, стой…

Я всмотрелся в темнеющее небо. Небо ясное, застывшее. Полный штиль, прохладный воздух чуть ли не искрится в неподвижности — это свидетельствует о том, что скоро начнутся штормы… В ясном небе ни тени, ни блика, но это не значит, что разведчики не кружатся над нашей головой. Если будет нужно, они станут невидимыми для меня, для любой нашей техники, и я не узнаю, где они, пока не войду в зону ментального восприятия. Невидимками они становятся только по крайней нужде — на это уходит много энергии. Внушает некоторое спокойствие, но ни внушению, ни спокойствию я особо не подвержен…

— Нет, нельзя останавливаться — пошли быстрей.

«Защитник» наблюдает за мной… Машины все оценивают, просчитывают минимальные риски. Сейчас он думает — ждать, пока я переведу дух, рискуя пересечься с врагом, или пройти еще пару километров с риском, что я свалюсь, и ему придется оставить меня без защиты, добывая мне крыс. D40 — благородные андроиды — у них благородная цель и, следовательно, благородный облик. Это не грубые дестроеры, основная задача которых обрушить на врага мощь разрушений, и таким же образом сдержать и отразить атаку. D40 — защитники. Они разработаны так, чтобы человек не забывал об этом. «Защитники» похожи и не похожи на людей ровно настолько, насколько мы можем воспринимать интеллектуальные машины подобные нам. Они совершенны… Только в компании «спутников» мы все равно ощущаем себя увереннее — «спутники» не такие умные. И нет в них свойственной «защитникам» надменности. Машинам такие черты чужды — мы с упорством приписываем им свои качества. Но фундаменты для возведения аналогий не только у нас в головах. Думаю, «защитников» такими сделали специально, чтобы никто не забывал, что они умнее, быстрее, сильнее и опаснее нас.

Проверили еще один переход — заблокирован. Ниже минус второго уровня нигде не спустишься. На то, чтобы срезать или разбить блоки энергии еще хватит, но разведчики могут зарегистрировать такой мощный разряд. Уверен, они оставили открытыми только тупиковые переходы.

— D40, стой.

Зашли в первое попавшееся здание. Я доковылял до пустого дверного проема, сел на пол и уставился в стену. Дышать тяжело. Ожог все еще болит. Мне просто необходимо плеснуть на него холодной водой…

— Фляги пусты…

«Защитник» ушел на минус второй уровень проверить цистерны. Я остался смотреть в пустой полумрак и слушать мертвую тишину. По полу уже растекается вечерний холодок… Осень пришла… Скоро зима. На земли AVRG зима приходит быстро и остается почти на весь год. Я вдруг вспомнил, что граница ледника довольно близко. Он подошел к Шаттенбергу, а сейчас медленно отступает, оставляя за собой обломки скал и глыбы камней самых причудливых очертаний. В окрестностях города, после продолжительного оледенения, растут только мхи. Зато они изобилуют разнообразием видов и красок. В Хантэрхайме мхи росли только на прогалинах, протопленных скингерами… Когда мы ликвидировали этих тварей, я смотрел, как снег заметает «скингеровские лужайки», не оставляя и следа. Он не пощадил и наших следов. Снег забрал весь север — несходящий снег, прессуемый в лед давлением времени. Они забрали север… Долго мы за него бились… Ледник врезался мне в память, как шрам, который бледнеет с годами, но постоянно ноет, не давая забыть о нем. Это грубый рубец в сознании, на который постоянно натыкаются мысли. Ледник — великая, холодная сила, как будто обладающая волей — движимая стремлением подавлять, покорять, уничтожать… суровый и жестокий север…

Август на исходе, и меня уже начинает бить дрожь. Скоро ударят заморозки — ударят резко и со всей силы. Моя форма не рассчитана на длительное пребывание на морозе. Основная функция термоизолятора — прятать меня от термоискателей врага. Скоро поднимется ледяной ветер, и все здесь погребет снег… Ничего, в Шаттенберге не так уж холодно — и не к такому морозу привык. А вот Ивартэн — это морозилка…

Не отпускает меня ледник — вернусь и, скорей всего, там и останусь… Хорошо, что Штрауб не успел вышибить из меня мерзлый дух. Солнце прогревает его территории, разгоняет снега ручьями… Там растут темные, густые синие ельники… Лес вообще плохо приживается, хоть и адаптирован — отторгается постоянно. Мхи приспособились куда лучше — их даже корректировать не нужно. Но как-никак — на территориях Штрауба растет лес… Штрауб — наша жизнь…

Пока я отрешенно рассматривал противоположную стену, мой браслет засек термоактивность на грани восприятия. Интересно…